«АНДРЕЙ РУБЛЕВ» - история создания фильма – архивные документы (часть 8)

(часть 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10)

В фельетоне, без указания имен, но далеко не «эзоповым» языком фильму А.Тарковского был вынесен практический приговор и решительно ставилось под сомнение право на его выход на экраны:

«…Мы отдаем себе от­чет в том, что разбушевавшаяся фантазия режиссера в одном слу­чае и расхлябанность в организации съемок в другом — явления различного ряда. Ес­ли первое из них сле­дует отнести к катего­рии чисто художествен­ной, то второе, очевид­но, можно рассматри­вать как проблему, именуемую творче­ской, трудовой и фи­нансовой дисциплиной. Если мы решили кос­нуться их одновременно, то только для то­го, чтобы ими срочно заинтересовались ру­ководство и обществен­ные организации киностудии «Мосфильм». Вряд ли они могут оставаться безучастными к проблемам, требующим в первом случае внимания художественного совета, в другом – решительных и безотлагательных действий дирекции киностудии».

Явно заказная статья создала абсолютно неприемлемую ситуацию, в результате чего картина была снята с проката, практически так и не выйдя на экраны. Трудно даже представить, что должны были чувствовать режиссер и члены творческой группы после такой катастрофы.

Но А. Тарковский снова отчаянно пытается спасти картину. Он вновь обращается с очень серьезным и аргументированным письмом к Председателю Комитета по делам кинематографии при Совете Министров СССР А.Романову, где утверждает:

«..Вся эта кампания со злобными и беспринципными выпадами воспринимается мною не более и не менее, как травля».

Письмо настолько важно для понимания всего происходящего, что необходимо привести его полностью:

«Это письмо – результат серьезных раздумий по поводу моего положения как художника и глубокой горечи, вызванной необъективными нападками как на меня, так и на наш фильм об Андрее Рублеве.

Более того. Вся эта кампания со злобными и беспринципными выпадами воспринимается мной не более и не менее как травля. И только травля, которая, причем началась еще со времени выхода моей первой полнометражной картины «Иваново детство».

Мне известно, конечно, что успех этого фильма среди советских зрителей был практически сорван намеренно и что до сих пор с постоянством, которое не может не вызывать недоумения, на фильм этот при каждом более или менее удобном случае, Вы, Алексей Владимирович, приклеиваете ярлык «пацифизм». И только ярлык, потому что ни аргументов, ни серьезных обоснований вслед за этим не следует.

Я же смею Вас заверить, что «Иваново детство» не имеет ничего общего с пацифизмом. Я бы мог без труда доказать это в разговоре, если бы я не был уверен, что моим собственным мнением, мнением автора фильма никто не только не интересуется, но которым попросту пренебрегают.

Атмосфера же, в какую попали авторы «Рублева» в результате спровоцированной кем-то статьи, которая была помещена в «Вечерней Москве», – статьи, являющейся инсинуацией, и в результате следующих за ней событий, настолько чудовищна по своей несправедливой тенденциозности, что я вынужден обратиться к Вам как к руководителю за помощью и просить Вас сделать все, чтобы прекратить эту беспрецедентную травлю.

А то, что она существует, доказать не трудно.

Вот ее этапы: трехлетнее сидение без работы после фильма «Иваново детство», двухлетнее прохождение сценария «Андрей Рублев»по бесконечным инстанциям, и полугодовое ожидание оформления сдачи этого фильма, и отсутствие до сих пор акта об окончательном приеме фильма, и бесконечные к нему придирки, и отмена премьеры в Доме кино, что лишь усугубило нездоровую атмосферу вокруг фильма, и отсутствие серьезного НАПЕЧАТАННОГО ответа в «Вечернюю Москву», и странная уверенность в том, что именно противники картины выражают истинное, а не ошибочное к ней отношение – хотя Вам известно, конечно, об обсуждении «Рублева» на коллегии при Комитете, в котором заслуженные и ведущие деятели советского кино весьма недвусмысленно и единодушно высказались по поводу нашей работы и о ее значении для нашего кино.

Но, оказывается, их мнение не имеет для Вас значения. Успех фильма на премьере в Доме кино тоже дает мне все основания на веру в самый серьезный успех его среди зрителей нашей страны, хотя вопреки всем этим фактам опять-таки распространяется странная версия о том, что Рублев в прокате успеха иметь не будет. За кого же мы считаем нашего зрителя! – А в зависимости от удобства – когда нам это выгодно – то зритель и умен и интеллигентен и способен понять и заинтересоваться новыми и серьезными проблемами, которые затрагивает наш фильм – когда нам это невыгодно, то зритель представляется нам не доросшим и неготовым и неспособным оценить процессов, идущих в нашем кино.

Далее. Мы с Вами во вполне дружеской атмосфере разработали программу работы над окончательным вариантом картины, все Ваши предложения были мною учтены, мы заверили друг друга в обоюдном удовлетворении, связанном с этим последним этапом работы над фильмом, что было засвидетельствовано в документах, подписанных как Вами, так и мной, как вдруг, к моему глубочайшему недоумению, я узнаю о том, что Вы, если я не ошибаюсь, аннулируете документы о приеме фильма.

Есть, конечно, и те зрители, которым фильм не нравится, но Вам-то – и Вы говорили мне об этом – фильм нравится (при условии данных Вами поправок, которые я сделал).

Почему же так происходит? Не хотите ли Вы при помощи поправок, которые неожиданно для всех дает мне ГРК (государственная репертуарная комиссия), примирить сторонников и противников фильма? Вы отлично знаете, что примирение это невозможно! Да и разве споры вокруг картины не свидетельствуют о ее значительности и интересе, который она вызывает?

Теперь о последнем ударе в цепи неприятностей и раздуваемых придирок к фильму – списке поправок, которые дал мне ГРК.

Вы, конечно, знакомы с ним. И надеюсь, что Вы понимаете, что грозит фильму при условии их выполнения. Они просто делают картину бессмысленной. Они губят картину – если угодно. Это мое глубокое убеждение.

Я не буду перечислять их. Я только попытаюсь сформулировать беспрецедентность этого списка поправок.

Об этом пресловутом «натурализме», извините за напоминание.

Был «Броненосец "Потемкин"» с червями в мясе, коляской с младенцем, с вытекающим глазом женщины, раненной на одесской лестнице, с инвалидом, прыгающим по ее ступеням. Была «радуга» Донского, сильное и талантливое произведение – вспомните его! Была «Зоя» Арнштама, вспомните ее, когда она обнаженная, с петлей на шее лежит в снегу. Был фильм «Она защищает Родину» – там ребенка бросают под танк. Существует много фильмов, в которых гибнут люди разными способами. Так почему же в тех фильмах можно, а в моем нельзя?!

Вспомним «Землю» Довженко со сценой с обнаженной женщиной в избе. Сцену из фильма «Тени забытых предков» с обнаженной. Опять – там можно – мне же нет. Хотя я не знаю ни одного зрителя, который не был бы тронут целомудрием и красотой этого очень важного для нашего фильма эпизода.

Идея нашей картины выстраивается эмоционально, не умозрительно. Поэтому все ее компоненты не случайны! Они – звенья неразрывной цепи. Гуманизм нашего фильма выражается не лобово. Он – результат конфликта трагического со светлым, гармоничным. Без этого конфликта гуманизм не доказуем, а риторичен и художественно неубедителен, мертв.

Обратный, неверный подход к анализу нашего фильма подобен требованиям созерцающего мозаичное панно изъять из него черные кусочки, которые якобы оскорбляют его вкус, для того чтобы «исправить» произведение. Но если их изъять – рухнет замысел, ибо кусочки эти по закону контраста оттеняют светлые, чистых тонов детали целого.

Потом – эпоха. История рубежа XIV-XV веков пестрит бесконечными напоминаниями о жестокостях, измене, междоусобицах. Только на этом фоне мы могли взяться за решение тех трагических конфликтов, которые выражены в «Рублеве». Но ведь то, что есть в нем, – капля в море по сравнению с истинной картиной того времени. Мы лишь иногда прибегаем к необходимости напомнить зрителю о мрачности той эпохи. Стоит только перелистать исторические труды!..

Нет слов, чтобы выразить Вам то чувство затравленности и безысходности, причиной которого явился этот нелепый список поправок, призванный разрушить все, что мы сделали с таким трудом за два года.

Тенденциозность этого документа настолько очевидна, что, кроме недоумения, никакого другого чувства вызвать не может.

Вы понимаете, что я не могу пойти на эти чудовищные безграмотные требования и убить картину; никогда еще ГРК так не свирепствовала, а это признак необъективности ее требований и предвзятости по отношению к нашему фильму, что уже просто недопустимо. Еще Ленин писал в свое время о цензуре. Он говорил и с уважением говорил о ней, как об общественном органе, призванном оберегать наш репертуар от порнографии и контрреволюции. А уж в этом нас упрекнуть никак нельзя! Это было бы слишком дико.

А почему ГРК считает возможным основываться на предвзятом мнении и погрязать во вкусовщине, вопреки своим определенным и четко сформулированным функциям, я понять этого никак не могу и объясняю это только как преднамеренный нажим, выходящий за всякие рамки справедливости и здравого смысла.

Я имею смелость назвать себя художником. Более того – советским художником. Мною руководит зависимость моих замыслов от самой жизни, что касается и проблем, и формы. Я стараюсь искать. Это всегда трудно и чревато конфликтами и неприятностями. Это не дает возможности тихонько жить в тепленькой и уютной квартирке. Это требует от меня мужества. И я постараюсь не обмануть Ваших надежд в этом смысле. Но без Вашей помощи мне будет трудно. Дело приняло слишком неприятный оборот в том смысле, что дружественная полемика по поводу картины приняла форму – простите за повторение – организованной травли.

7 февраля 1967».

Очевидно, что в такой обстановке, о которой писал Тарковский, о выходе фильма в прокат речи идти не могло.

Продолжение следует...